— Честное слово, Богус, он совершенно здоровый ребенок.

— О, конечно, я верю, что это так, Биг. Но иногда он мне кажется таким маленьким…

— Он достаточно крупный для своего возраста, Богус.

— О, я знаю, Биг. Я имел в виду не совсем это…

— Послушай, Богус, пожалуйста, не буди его этими проклятыми проверками.

Иногда я вскрикиваю по ночам:

— Посмотри, Биг, он мертв? — Ради бога, прекрати, он просто спит… — Но ты только посмотри, как он лежит! У него сломана шея!

— Ты и сам спишь в такой же позе, Богус…

Как говорится, яблочко от яблоньки… Но я совершенно уверен, что спокойно могу свернуть себе шею во сне.

— Возвращайся в кровать, Богус! — Я слышу, как ты зовешь меня обратно в свое тепло.

Не то чтобы я не хотел возвращаться туда. Но мне нужно проверить котел; сигнальная лампочка постоянно гаснет. Да и сама топка гудит как-то странно; однажды утром мы проснемся спекшимися. Затем нужно проверить, заперта ли дверь. В Айове водятся не только кукуруза и кабаны — во всяком случае, осторожность не помешает.

— Ты когда-нибудь ляжешь, а?

— Я иду! Я уже иду! — обещаю я.

Богус Трампер просто проверяет и перепроверяет. Ты можешь называть его предусмотрительным, но только не умудренным опытом».

Письмо «к никому» произвело на Тюльпен сильное впечатление.

— Ты нисколько не изменился, Трампер, — сказала она.

— Я начал новую жизнь, — возразил я. — Теперь я другой.

— Когда-то ты беспокоился из-за мыши. Теперь это черепахи и рыбы.

На этот раз она меня, так сказать, подловила. Мое молчание заставляет ее улыбнуться и приподнять, совсем немного, вверх одну грудь тыльной стороной ладони. Когда-нибудь я просто побью ее за это!

Но это правда. Я беспокоюсь из-за черепах и рыб. Хотя совсем не так, как когда-то я беспокоился из-за мыши. Та мышь жила в постоянной опасности, и от меня зависело, выберется ли она живой из мышеловки Бигги. Но когда я переехал к Тюльпен, она уже ухаживала за этими черепахами и рыбами. С трех сторон ее кровать окружают книжные шкафы высотой до груди — мы оба огорожены словами. И по всей поверхности шкафов буквой «U» стоят эти булькающие аквариумы. Они булькают всю ночь. Тюльпен постоянно подсвечивает их воду неоновыми лампами. Должен признаться, это очень удобно, когда я встаю помочиться.

Но такая обстановка вокруг кровати требует привыкания. Стоит начать засыпать, как тебе вдруг начинает казаться, будто ты находишься под водой жуткого цвета, а над тобой кружат рыбы и черепахи.

Она кормит черепах кусками мяса, которые привязывает к веревочке; всю ночь черепахи скрежещут своими челюстями, хватая болтающееся мясо; утром этот кусок выглядит омерзительно серым, как настоящая дохлятина, тогда Тюльпен его убирает. Слава богу, что она кормит своих черепах лишь раз в неделю.

Как-то ночью мне почудилось, будто живущий в квартире над нами мужчина мастерит бомбу.

(По ночам он зачем-то возится с электричеством; слышны странные звуки и щелчки, после чего свет в аквариуме тускнеет.) Если бомба у этого чудака все же взорвется, то воды в аквариумах вполне хватит, чтобы утопить нас спящих.

Однажды ночью, раздумывая над этим, я спохватился: а не позвонить ли мне доктору Жану Клоду Виньерону? По одной причине — пожаловаться: водяной метод срабатывает не всегда. Но еще важнее мне было услышать голос уверенного в себе человека. Может, я даже осмелюсь спросить, как это ему удалось стать настолько самоуверенным. Хотя, мне кажется, я испытаю большее удовольствие, если сумею смутить его. Я решил позвонить ему как можно позже. «Доктор Виньерон, — сказал бы я ему, — мой член отвалился к чертовой матери». Просто затем, чтобы посмотреть, как бы он отреагировал.

Я поделился с Тюльпен своим планом.

— Ты знаешь, что он сказал бы? — ухмыльнулась она. — Он сказал бы: «Положите его в холодильник, а завтра утром запишитесь на прием у моей секретарши».

И хотя я подозреваю, что она права, я обрадовался, потому что она не отреагировала на это подниманием своей сиськи. Для этого она слишком чувствительная. В ту ночь она даже выключила свет в аквариуме.

Глава 10

ДАВАЙТЕ НЕ ОТХОДИТЬ ОТ ТОЧНОЙ СТАТИСТИКИ

Воспоминание о прелестной маленькой Лидии Киндли, восторженной первокурснице германского факультета, желавшей, чтобы на ухо ей нашептывали баллады или даже оперу в Муттершпрахе, глубоко печалит его. Он хотел угодить ей: он записал пленку для нее одной. Глубокий, грудной голос Богуса Трампера убаюкивает ее бессердечие его любимыми песнями. Это должно было стать настоящим сюрпризом.

Как-то после полудня он отдал ей пленку в лингафонном кабинете.

— Это специально для вас, мисс Киндли. Несколько лирических романсов, которые я знаю…

— О, мистер Трампер! — воскликнула она и поспешно нацепила наушники.

Он наблюдал за ее маленьким личиком с огромными глазами, остановившимися над краем лингафонной кабинки. Поначалу она казалась такой заинтересованной, потом ее хорошенькое личико сморщилось в критической гримасе; она остановила пленку, — оборвала его ритмы! — прокрутила обратно и снова остановила. Потом что-то записала. Он подошел к ней узнать, что не так.

— Тут неправильно, да? — спросила она, показывая на свои витиеватые писульки. — Тут не «mude», a «mude». Но певец каждый раз пропускает умляут.

— Этот певец — я, — с обидой сказал он. Тяжело слышать, когда тебя критикует такая сопливая девчонка. Затем торопливо добавил: — Немецкий — не мой конек. Я в основном занимаюсь скандинавскими. Вы слышали о нижнем древнескандинавском? Боюсь, что мой немецкий слегка устарел. Я лишь надеялся, что вам понравятся песни. — От бессердечности этого ребенка ему сделалось горько.

Тогда она воскликнула таким писклявым, похожим на птичий, голоском, как если бы ей зажали рот или сдавили поцелуями горло:

— О, мистер Трампер! Это прекрасная запись. Вы только пропустили умляут в «mude». И мне очень понравилась песня. У вас такой чудесный, высокий голос!

А он подумал: «Высокий голос?» Но вслух сказал:

— Вы можете оставить пленку себе. Она ваша.

И он удалился, оставив ее в кабинке ошеломленную. Теперь она о чем-то мечтала под наушниками.

Когда он закрыл кабинет на перерыв, она поспешила за ним — очень осторожно, опасаясь, как бы не задеть его краем своего шелкового платьица.

— Вы идете в Студенческий клуб? — спросила она.

— Нет.

— И я тоже, — ответила она, а он подумал: «Она съедает свой завтрак в какой-нибудь забегаловке, перескакивая из одной в другую по всему городу».

Но вслух лишь спросил:

— А вы куда?

— О, мне все равно! Никуда, — ответила она и встряхнула своими светлыми, прекрасными волосами. Когда он промолчал, она заискивающе спросила: Скажите, а на что похож нижний древнескандинавский?

Он произнес несколько слов. «Klegwoerum, vroognaven, okthelm, abthur, uxt». Ему показалось, будто она вся затрепетала, ее скользкое платьице на мгновение обтянуло ее всю, затем снова опало. Он надеялся, что это искренне.

Бывая так часто неискренним сам, Трампер подозревал подобный грешок и в других. Но сейчас его собственные ощущения загнали его в тупик своей бесперспективностью. Терять понапрасну время с этой наивной девчушкой, зная, что твоя жена — Леди Долг, Госпожа Выдержка — страдает от куда более банальных вещей.

Бигги ждет в очереди в магазине самообслуживания, возле кассы с надписью: «Не больше восьми покупок». У нее не больше: позволить себе больше она не может. Она наклоняется над скудной тележкой, чувствуя внутри знакомое спортивное возбуждение: желание пройти гигантский слалом. Она ставит ноги почти рядом, одну немного впереди другой, перебрасывает весь свой вес на горные лыжи и приводит колени в положение сжатой пружины. Продолжая опираться на тележку, она обходит очередь и вырывается вперед. Стоявшая сзади расплывшаяся, как тесто, домохозяйка с сердитым негодованием смотрит на размашистые движения Бигги: зад Бигги под плотно обтягивающими брюками выглядит соблазнительно округлым и подтянутым. Муж домохозяйки старается не смотреть на него и делает вид, будто тоже возмущен. Сидящий в тележке Кольм уже распечатал коробку с хлопьями «Чиериоус».