Поэтому, когда его наняли ехать в Мэн, он воспринял это так, как если бы ему предложили прокатиться до Сан-Франциско. Мэн! Он воображал себе людей, которые охотились на китов, ели на завтрак омаров и круглый год ходили в резиновых сапогах. Он рассказывал о себе два часа подряд, пока до него не дошло, что пассажир либо уснул, либо впал в транс; после чего он замолчал. Звали его Данте Каличчио, и его вдруг осенило, что с тех пор, как он водит лимузин, это первый случай, когда пассажир внушает ему страх. Он решил, что Богус чокнутый, и поглубже засунул стодолларовую бумажку в свои боксерские трусы, прямо в ширинку, откуда их нелегко было бы достать. «Может, этот тип даст мне еще одну, — подумал он. — Если только не попытается отнять эту».

Данте Каличчио был приземистым, тяжелым парнем, с густой копной черных волос и носом, который столько раз ломали, что он стал почти плоским. Раньше он был боксером; он любил хвастаться своим излюбленным приемом, который всегда проводил. Ударом носом. Он также был борцом, из-за чего его уши напоминали цветную капусту. Чудесный комплект из двух складчатых, раздутых и бугристых комков теста разного размера, пришлепнутых по обеим сторонам лица. Он громко чавкал жевательной резинкой — привычка, приобретенная им много лет назад, когда он бросил курить.

Данте Каличчио был человеком простым, и его интересовало, как живут другие люди и на что похожи другие места, в которых они живут, поэтому он не сильно расстроился, когда понадобилось доставить этого придурка в Мэн. После того как они взяли курс на север от Бостона, начало темнеть, трасса стала менее оживленной, почти пустой, и он испугался перспективы ехать по такому безлюдью с человеком, который ни разу не открыл рта с тех пор, как они миновали стадион «Ши».

Дежурный в будке у шлагбаума Нью-Хэмпшира взглянул на шоферскую униформу Данте, внимательно осмотрел шикарное заднее сиденье и впавшего в транс Богуса, затем, поскольку других машин не наблюдалось, спросил Данте, куда они едут.

— В Мэн, — прошептал Данте, как если бы это было заклятие.

— Куда в Мэн? — поинтересовался дежурный. Мэн в общем-то находился всего в двадцати минутах от его поста.

— Я не знаю куда, — ответил Данте, когда дежурный протянул ему сдачу и махнул рукой. — Эй, сэр! — позвал он, поворачиваясь к Богусу. — Эй, куда в Мэн?

Джорджтаун — это остров, но в голове Трампе-ра он представлял собой еще более обособленное место, чем это было на самом деле. Этот остров вполне можно было считать полуостровом, поскольку он соединялся с материком мостом; на нем не ощущалось таких неудобств, как на настоящем острове. Но Трампер думал о той заманчивой изоляции, в которой жил на этом острове Коут. Пожалуй, Коут мог бы создать иллюзию изолированности даже в аэропорту Кеннеди.

Богус размышлял, как ему лучше подступиться к Бигти, чувствуя лишь одно — до какой степени он по ней соскучился. Она никогда не оставалась в Айове на лето. Сейчас она наверняка в Восточном Ганнене, помогает отцу и позволяет матери возиться с Кольмом. Не исключено, что ее положение покинутой жены вызвало нечто вроде негативного сочувствия в духе «мы же вам говорили» со стороны его собственных предков, но, разумеется, Бигги отклонила их помощь.

В любом случае она наверняка написала Коуту, чтобы спросить у него, не в курсе ли он, где находится его друг Богус, так что Коут должен знать, где она и какие чувства она испытывает к своему сбежавшему мужу. Возможно, Коут даже виделся с ними и расскажет ему, как сильно вырос Кольм.

— Эй, сэр? — окликнул его кто-то. Это был мужчина в униформе привратника, сидевший на переднем сиденье. — Эй, куда в Мэн? — спросил он.

Трампер выглянул из окна: они двигались по пустынному участку шоссе у залива Портсмут, пересекавшего мост в Мэн.

— В Джорджтаун, — ответил он шоферу. — Это остров. Вам лучше остановиться и глянуть на карту.

«Остров! — раздраженно подумал Данте Каличчио. — Господи помилуй, как я, по-твоему, проеду на остров, ты, чокнутый ублюдок!»

Но, достав карту, Данте убедился, что с материка в Бате через узкий залив реки Кеннебек идет мост на остров Джорджтаун. Немного погодя, когда они пересекли мост, Богус приспустил заднее стекло и спросил Данте, чувствует ли он запах моря.

Вдыхаемый Данте воздух был слишком свеж, чтобы называться морским. Знакомый Данте морской запах был запахом доков Нью-Йорка и Нью-арка. Здешние соленые топи источали резкий запах чистоты, поэтому он тоже приоткрыл свое окно. Но ему расхотелось ехать дальше. Вихлявшая через остров дорога без разделяющей полосы имела рыхлые песчаные обочины. Нигде не было видно домов, только темные сосны да участки обильно просоленной травы.

К тому же ночь была наполнена звуками. Не автомобильными сигналами или визгом тормозов, не чьими-то голосами или сиренами, а кваканьем лягушек и стрекотанием сверчков, криком морских птиц и гудками с моря, которые подавали в тумане корабли.

Пустынная дорога и странные звуки до смерти пугали Данте Каличчио, который не спускал глаз с Богуса в зеркальце заднего обзора, размышляя о том, что, если этот недоумок что-нибудь замышляет, он переломит ему хребет еще до того, как его дружки успеют навалиться на него…

Трампер прикидывал, как долго он останется у Коута и позвонит ли он Бигги или просто приедет к ней, выбрав подходящий момент.

Когда дорога сменилась грязной колеей, Данте резко нажал на тормоз, запер обе передние дверцы, затем и обе задние, ни разу не взглянув на Богуса.

— Какого черта вы делаете? — возмутился Трампер, но Данте не шевельнулся на переднем сиденье, одним глазом следя за Трампером в зеркальце обозрения, вторым кося в карту.

— Должно быть, мы сбились с пути, а? — спросил Данте.

— Нет, — возразил Трампер. — Нам осталось проехать еще миль пять.

— Где тогда дорога?

— Мы на ней, — сказал ему Трампер. — Поезжайте вперед.

Данте сверился с картой, обнаружил, что это и вправду дорога, и, дрожа от страха, поехал дальше; по мере того как он осторожно продвигался в глубь острова, ему стало казаться, будто суша сжимается вокруг него. Впереди он заметил несколько неосвещенных домов, одиноких, словно это были ставшие на якоре корабли, а по обе стороны открылся бескрайний горизонт; море находилось совсем рядом, воздух стал прохладнее, и он ощутил привкус соли. Затем знак сообщил ему, что он находится на частной дороге.

— Поезжайте, — велел ему Трамлер.

Данте пожалел, что рядом с ним на сиденье нет цепи, однако двинулся дальше.

Через несколько ярдов, у таблички «Пиллсбери», дорога так близко подступила к воде, что Данте испугался, как бы их не накрыло прибоем. Затем он увидел потрясающей красоты старинный особняк, окруженный подсобными постройками красного цвета — высокий дом с остроконечной крышей и примыкающим к нему гаражом, лодочным домиком и аккуратной морской бухтой.

Пиллсбери! Данте подумал, что, вероятно, один из них сидит у него на заднем сиденье. Единственное, о чем говорило ему имя Пиллсбери, — это история, связанная с соперничеством за Бетти Крокер. Он украдкой глянул в зеркальце, поражаясь, неужели он везет чокнутого молодого наследника огромного состояния.

— Какой сейчас месяц? — спросил Богус у водителя. Он хотел знать, был ли Коут в доме один, или семейство Пиллсбери уже заявилось на лето. Они никогда не приезжали раньше Четвертого июля [32] .

— Первое июня, сэр, — откликнулся водитель. Он остановил машину там, где заканчивалась подъездная дорожка, и теперь сидел, прислушиваясь к пронзительной тишине ночи — воображая свистящих рыб, огромных хищных птиц, ревущих в сосновых чащах медведей и рой тропических насекомых.

Когда Трампер торопливо зашагал по выложенной плиткой дорожке, он не отрывал глаз от единственного освещенного окна в доме — хозяйской спальни на втором этаже. Не дожидаясь приглашения, Данте поспешил за ним. Он вырос в тесном лабиринте города и чувствовал себя совершенно свободно, выходя из дому глубокой ночью, когда никто другой не отважился бы высунуть нос на улицу — разве что целой шайкой, — но тишина этого острова выбивала его из колеи, к тому же его вовсе не радовала перспектива встретиться один на один с каким-нибудь диким животным, затаившимся в кустах или среди сосновых деревьев.